Рождественская история одного спасения. Backstory

Жил-был мальчик.
Мальчик был аустист, но в советской стране таких слов ещё не знали. Поэтому у мальчика был какой-никакой диагноз, но сильно он ему не мешал.

Ещё у мальчика была мама, а больше никого, потому что мама была круглая сирота, выросла в детском доме, в войну была подростком и участником трудового фронта. Заслуженная мама, короче.
Папы вот не было. Папа случился в жизни мамы только на период короткого курортного романа и больше о нем ничего не известно.

Всё у мальчика было хорошо, несмотря на диагноз – он учился в общеобразовательной школе № 13, окончил её, увлекался техникой, помогал маме. 
А маму он любил безгранично, о чем с удовольствием рассказывал всем, кто попадался ему под руку. Чаще всего под руку «попадались» мамины подруги и коллеги по совету ветеранов Завокзального района, к числу которых принадлежит и моя общественно активная родительница.
Мама также в сыне души не чаяла, жила для него, работала на нескольких работах и всё заработанное откладывала для сына.

Беспокоиться о том, что станет с мальчиком, когда её не станет, мама начала задолго до смерти. Она очень боялась, что недобрые люди обидят её ребенка, когда он останется один. Поэтому доверяла только государству.
Этим она сына и погубила. 

Во-первых, за 14 лет до смерти, в 2000-м году, мама с помощью прокуратуры через суд добилась, чтобы вторым официальным опекуном был признан психоневрологический диспансер города Сочи (солдат государство ребенка не обидит).
Во-вторых, квартиру мама категорически не приватизировала, считая, что государственная – надежнее.

Когда в июле 2014 года она умерла, сын никому дверь не открывал и с ножом защищал тело матери. Ничего удивительного, мама научила его не доверять никому, особенно чужим и незнакомым.
Были вызваны спасатели, дверь взломали, нож отобрали, тело увезли. 

Ну а сына Мишу увез опекун – ПСИХОНЕВРОЛОГИЧЕСКИЙ ДИСПАНСЕР. 
Больше в свою квартиру Миша не вернулся.


О том, что вот уже 4 года сын какой-то маминой знакомой («бедный мальчик, такой хороший, так маму любил!») томится в ПНД как тюрьме, я не сразу уяснила из маминых непрерывных рассказов «обо всем» (мама любит рассказывать, а я люблю пропускать рассказы мимо ушей). И, возможно, не уяснила бы никогда, если бы не уловила фразу: 
- Он похудел на 40 килограмм и у него выпали почти все зубы.

- У кого выпали все зубы? – я озадаченно уставилась на маму и даже перестала стучать по клавишам.
- У Мишеньки. Ну я же тебе рассказывала!
- Ээээ… а кто у нас Мишенька? и что с ним?
Мама посмотрела на меня осуждающе, вздохнула и сообщила:
- Его убивают.

Ну нет, подумала я, мелодраматизма многовато даже для мамы.
Из допроса с пристрастием выяснилось всё вышеописанное. Ещё выяснилось, что проведывать Мишеньку в психушке – это жесть: дюжие санитары не позволяют с ним разговаривать, не разрешают его подкармливать, не разрешают задавать скользкие вопросы и грубо выталкивают взашей, как только что-то им не нравится в поведении проведывающих.
Бедные тетки вынуждены беспомощно наблюдать, как когда-то цветущий, залюбленный, хорошо откормленный сын их подруги превратился в изможденного старика. Зубы у него действительно почти все выпали, поэтому есть он может только протертую пищу.

Все рассказанное мамой было настолько чудовищно, что мне позарез потребовалось увидеть это глазами. Немедленно!
Мама почему-то обрадовалась, с кем-то созванивалась и в результате к 16 часам маленьким коллективом из 4-х человек мы были в 3-м отделении ПНД. 

В отделении был ацкий ад, душно, жарко, как в преисподней. Август же. По какой причине кондиционеры обитателям ПНД не положены, не известно. 
Привели мокрого как мышь Мишу. Им оказался высокий изможденный мужчина, возраст которого я бы затруднилась определить - на свой возраст он точно не выглядел, а выглядел измученным старичком. Похоже, тут овладели технологией ускоренного состаривания ещё недавно молодых и здоровых людей.

Меня Миша то ли застеснялся, то ли испугался. А ещё почему-то стал отворачивался от Жени, самой активной его спасительницы. Женя забеспокоилась и стала приставать с вопросами:
- Мишенька, ты почему со мной не хочешь разговаривать? Что случилось?
Мишенька покосился на Женю и насупился:
- Мне сказали, что ты жадная и хитрая. Сказали, что ты хочешь отобрать мою квартиру.
Женя сначала остолбенела, а потом ринулась выяснять подробности. А мы ошарашено переглядывались.
И тут как назло рядом материализовался санитар - понятно, что он всё слышал и допускать выяснения подробностей не собирался.

Дальше происходило ужасное: Миша как щенок был схвачен за шкирку, приподнят в воздух и утащен прочь. Другой санитар рявкнул «Свидание окончено!» и стал толкать нас к выходу совершенно по-хамски.
Сказать, что я была подавлена увиденным – ничего не сказать.

Вот так я и пересказывала председателю ОГД этот кошмар, страшно подавленная и обескураженная. Что с этим делать, я не знала. 
Но председатель не подавилась и не обескуражилась, а наоборот деловито вытрясла детали, а потом сказала: «Пишем!». 

Я взяла бумагу и написала: «Уважаемый Игорь Михайлович!»...
   
Тут необходимо отвлечься, чтобы рассказать удивительное.
За пару недель до того, как я оказалась втянута мамой в эту жестокую драму, мы с председателем были на личном приеме у прокурора города.
Процедура была рутинной: мы передавали на подпись прокурору по одному обращению и сопровождали каждое коротким комментарием, а прокурор в это время визировал бумагу. Почти все обращения касались самовольного строительства.
И когда визировалась последняя бумага, по лицу Игоря Михайловича пробежала тень и досада прорвалась-таки: «Опять самовольное строительство... ну сколько можно! Вы бы инвалидами занялись, что ли».

Через две недели мы занялись инвалидом.

Продолжение следует...